| Michael Greis |
Я бегу через поле грязи, мне около пяти. Я бегу к бабушке, зная, что мама сейчас тоже там. Это мое первое воспоминание. В округе на много миль только фермы. Одна из них - моих родителей, другая – моей бабки.
- Франка! – я называл бабушку по имени, а она с отвращением морщилась каждый раз. В то время я этого совершенно не замечал. Не замечал и её ледяного взгляда, и безумных выражений теток-близняшек. У всех троих были грубые черты лица, перекошенные лица, и совершено безумный взгляд. Но я на это не обращал внимания. Я был единственным ребенком на много миль и мне было радостно уже от того, что у меня есть бабушка и тетки, которых можно донимать. Они ненавидели, когда я, в грязи с головы до ног, радостно врывался в их дом и звал каждую по имени. У них были низкие, хриплые голоса, которыми они пытались уловками выпроводить меня подальше.
Я добегаю до дома Франки. Даже снаружи чувствую запах лекарств и больницы. Её дом – и есть больница. Франка лечила всех фермеров округи, которые были или слишком заняты или слишком ленивы, чтобы отправиться в настоящую больницу в город. Вид тучной женщины перебирающей склянки со знанием дела внушал уважение. «Эти таблетки и пилюли, что они продают в аптеках – такая дрянь!», - именно так Франка прочищала мозги каждому своему пациенту. К удивлению, большинство велось. По странному стечению обстоятельств не привлекательная, крупная женщина с грубым голосом всегда умела убеждать и располагать к себе. Не даром у неё было четыре мужа. Правда не один не дожил до ситцевой свадьбы. Местные фермеры верили Франке, и не обращали внимание, что каждый второй пациент старой женщины никогда не вылечивался или и вовсе вскоре помирал.
Я хочу сделать маме сюрприз. Поэтому я не забегаю в дом сразу. Тащу ящик и ставлю под окном. Взбираюсь на него и собираюсь забарабанить в окно и звонко рассмеяться, но вижу что-то странное, непонятное и останавливаюсь. Я вижу странные узоры на полу, свечи, тело, своих бабку и теток, и мою мать. Бабка сидит на коленях перед бледным телом, нагибается близко. Я не понимаю, что она делает, не понимаю, почему в глазах матери вижу страх. Я вижу кровь, она медленно растекается по полу и все три дочки Франки как по команде садятся на колени перед ней. Мне становится жутко и страшно. Я замираю, и вижу, как старая женщина втыкает нож в еще медленно вздымающуюся грудь. И я сваливаюсь с ящика.
Всё, что было после – лишь вспышки в моей голове. Я помню прекрасное, озабоченное лицо матери, помню как орет Франка, как игнорирует её моя мать. Я помню, что Франка сказала, что мальчик должен умереть. Помню, что она угрожала, что расправиться с мальчиком сама. Тогда я не понимал, что они спорят обо мне.
Франка умерла через неделю. Я смотрел на её иссохшее, похудевшее в разы тело в гробу и к тому моменту был еще слишком напуган недавней сценой, чтобы горевать еще и о потере бабушки. Поэтому я не плакал. Никто на тех похоронах не плакал. Помню, я задал себе один единственный вопрос – кто следующий? Я помню мою прекрасную мать. Ей так идет черное и надменный взгляд, которым она сразила своих сестер. Юдит наклоняется, чтобы поцеловать холодный труп матери и снимает с её шеи цепочку, на котором висит небольшой разноцветный агат. В том возрасте я не смог осознать, что именно произошло, не смог бы понять всех тех дикостей, в которых выросла моя мать. Я до сих пор не совсем понимаю уклад жизни Франки со своими дочерьми, но на тех похоронах этот уклад был сломлен и теперь дочерям предстояло жить так, как они того сами захотят. Я видел, как выпрямилась моя мать, я видел как затравленно смотрели на неё тетки. Мы больше не общались с ними. Меня к ним не подпускали и близко. Много лет после, я просматривал старые фотокарточки матери и удивился отсутствию на них мужчин. Ни мужей, ни сыновей.
***
Мне десять и я серьезно заболел. Осень за окном в самом разгаре. Серое небо и моросящий дождь, не удивительно, что я бегая по холоду подхватил простуду. Мама не волновалась, готовила бульоны и не отходила от кровати, улыбалась и поглаживала по голове. Отец приходил после работы и ложился рядом, читал сказки или просто рассказывал истории пока я не усну. Но дни шли и мне становилось хуже. В какой-то момент меня охватил жар. Я чувствовал, что меня разрывает изнутри, что эта обжигающая боль ищет выход. Я бредил. Мне то ли снилась, то ли виделась Франка, только Франка. Когда я приходил в себя, я видел испуганное лицо матери. Я видел встревоженного бледного отца.
- Юдит! Он требует жертв! – я слышу выкрики теток, но не понимаю сути. Чувствую, что в окно барабанит дождь, что в комнате ходит взад вперед мать. Я не открываю глаз, мне слишком тяжело.
- О чем они, Юдит? – это голос отца, он дрожит, чувствую мокрое прикосновение к своей руке. Его щетина, точно. Становится чуть-чуть легче, но я все еще слишком слаб, чтобы подать признаки жизни. Я слышу хохот под завывание ветра. Тетки. Они ликуют, и я не понимаю почему. Слышу шаги матери и тихие всхлипы. Вдруг в груди зарождается такая боль, что крик сам срывается с моих губ и я проваливаюсь во всепоглощающую пустоту.
Я очнулся через несколько дней. И обнаружил, что мой отец болен. Всё, что я слышал в бреду забылось или казалось просто плодом воображения. Болезни как не бывало, я был полон сил и всё свое время пытался ухаживать за отцом. Он говорил со мной, радовался моему выздоровлению, и ужасно мучился от боли. Мама не смотрела ему в глаза. Он умирал долго, кричал по ночам от боли. Органы отказывали постепенно, пока наконец-то он не издал свой последний вздох. Я не отошел от бездыханного трупа пока его не погребли в землю. На следующий день приехали полицейские и стали задавать вопросы, на которые я не знал ответов. Они обещали приехать вновь, мама угостила их чаем и обворожительно улыбалась, прощалась как с добрыми друзьями, но как только заперла за ними дверь, стала судорожно собирать чемоданы.
-Мы уезжаем, Миша, - кидает она мне сухо, хаотично закидывая вещи в маленький чемодан, - Всё будет хорошо, мы начнем новую жизнь в новом месте.
У нас была одна сумка и не было документов. У мамы была обворожительная улыбка, а у меня - полное непонимание происходящего.
***
У нас с мамой новые паспорта, новый дом и новый отчим. Все те ужасы забылись как страшный ночной кошмар. Мне уже пятнадцать и я пытаюсь избавиться от клише странного немца в школе. У меня нет друзей и всё свое свободное время я провожу с мамой. Новый отчим пытается занять свое законное место в нашей семье, но это всегда будем мы с мамой, как одно целое, и он. Я не могу избавиться от ощущения неравноценной замены, вспоминая отца. Я не вспоминаю ни о Франке, ни о противных тетках. Одноклассники обходят меня стороной и лишь отчаянные пытаются меня задеть. У меня провалы памяти.
- Миша, мне позвонил твой учитель, - мать стоит на пороге комнаты и смотрит на меня встревоженно, я абсолютно не понимаю, что происходит, - Ты избил одноклассника.
Я не помню ничего подобного и кажется даю понять это матери одним только взглядом. Она пытается улыбнуться, но получается у неё паршиво. Она повторяет: «Всё в порядке», но мы оба знаем, что ни черта. Ничего не в порядке.
Отчим на работе в ночь, я отчаянно пытаюсь вспомнить. Юдит ушла вечером и до сих пор не вернулась. Мысли путаются, воспоминаний о содеянном попросту нет. Я слышу шум внизу. Заливной смех матери и незнакомый мужской голос. Спускаюсь вниз и вижу как мать кидает на диван совершенно пьяного мужчину. Мужчина тянет свои похотливые ручки к моей прекрасной матери, и мне хочется отрезать ему пальцы. Я замираю, когда мама смотрит на меня. Я вижу страх в её глазах, но она улыбается. Мило и невинно, как всегда.
- Миша, подойди, пожалуйста.
Я на ватных ногах спускаюсь к ней. Она берет меня за руки и подводит к телу мужчины, который пьян настолько, что уже не осознает происходящего. Я слышу её слова, она говорит что-то о духе, о жертвах, о том, что всё будет в порядке, но мне кажется, что с этого момента уже ничего не будет в порядке. Последнее, что я вижу, это как она вкладывает в мои руки нож и по ее лицу текут слезы. В моем взгляде застывает непонимание. Но вдруг я улыбаюсь. Вернее, это уже не я.
Я прихожу в себя в её объятиях. Нож валяется на полу. Мои руки в крови. Она повторяет мое имя, сильнее прижимая к себе. Она пытается быть сильной, пытается успокоить меня, но вся дрожит. Вспышками я вспоминаю, что сделал. Пытаюсь обернуться, но мать сильнее прижимает к себе. Меня трясет, я знаю, что за мной уже бездыханное тело того пьяного незнакомца. И мне до ужаса страшно от того, что я не понимаю, что происходит.
- Бери за руки, - мама говорит бодро, хватая за ноги труп, - Вынесем на задний двор.
Мы избавляемся от трупа с такой легкостью, будто выносим мусор. Я молчу, но делаю всё, что она скажет. Мы тащим тяжелое тело, а она рассказывает всю правду. О сумасшедшей Франке и её кровавой деятельности, о духе Ачери и о том, что я теперь носитель. Она говорит так, будто перечисляет список покупок на завтра, но я чувствую, что она в ужасе. Она никогда не скажет, но она пыталась убежать от такой жизни, но не смогла. Она не скажет, но она надеялась, что этот кошмар закончится, когда покинула Германию. Она не скажет, но я все равно знаю. Мы живем вместе еще два года. Мы избавились от семерых никчемных граждан США. Она рассказала мне все секреты Франки. Я вижу, как мама чахнет. Она стала нервной, содрогается от каждого звонка и стука в дверь. Пытается убедить меня, что всё хорошо, что она пройдет через это бремя со мной. Однажды к нам заходят полицейские расспросить о пропавшем соседе. Её трясет, она бледнеет, голос дрожит. Я спокойно говорю, что мама приболела и сам отвечаю на их вопросы. Мое спокойствие пугает меня самого. В этом контрасте понимаю, что у матери просто не хватит сил справиться с этим. Она лишь девчонка, которая наконец-то выбралась из деревни. Её привлекают красивые вещи, ей нужна любовь и внимание. И её всепоглощающая любовь ко мне не должна ее лишать всех прелестей жизни. Я собираю вещи и ухожу. Я справлюсь один.
***
Я уже пару лет живу один в этом забытым богом городке Коверт-Вуд. Работаю ночами с стрип-баре. В зале уже почти не осталось посетителей. Я один. Вытираю столики, пытаюсь не обращать внимание на парнишу за браной стойкой, надеясь, что он свалит.
- Эй, - слышу его голос и стараюсь выдавить из себя как можно более вежливую улыбку. Оборачиваюсь и натыкаюсь на скучающие, пьяные глаза. Я привык к такому взгляду. Он пожирает меня глазами и не собирается это скрывать. Я действительно привык, хоть мне и не понятно, чем я задеваю окружающих, но порой мне кажется, что некоторые не могут пройти мимо, игнорируя интуицию, которая орет держаться подальше.
- Что делаешь после работы? – его планы столь прозрачны, нахальны, что хочется врезать прямо здесь, но я не могу. Мне всё-таки еще нужна работа. Усмехаюсь, показываю оскал хищника, но пьяный посетитель едва ли почувствует опасность. Сколько же ты выпил, милый друг?
Я не соображаю, кажется уже в следующую секунду мы на заднем дворе и он бессовестно прижимается к моему телу, вдавливая в стенку. Чувствую его напор и со скрежетом зубов, понимаю, что мне это нравится. Его руки нахально лезут под майку и я чувствую стойкий запах алкоголя. На момент прихожу в себя и меня воротит от одной мысли в каком я положении. Но уже через секунду сознание отключается, давая волю всем моим порокам.
Я просыпаюсь в своей постели. Один. Чувствую себя разбитым, на тумбочке валяется шприц, у кровати пустые бутылки. Я знаю, что сделал это опять. И если когда-то я бы провел весь день ненавидя себя, то сейчас чувствую что мне уже всё равно. Всё равно, что со мной будет. Я получаю удовольствие от того, от чего не должен. Я живу моментами, которые должны вызывать у меня отвращение. Я – больше не я. И уже поздно что-то менять. Я работаю в стрип баре, сосу у незнакомцев и расставляю ноги перед боссом. И я вру сам себе, что мне это не нравится. Включаю новости. Вот оно – мое произведение искусства. Breaking news. Неизвестный изрезал мужчину и испотрошил его тело, аккуратно разложив внутренности рядом. Меня трясет. Смех срывается с губ. И я не знаю, мой ли это смех. Иногда я не вижу грани между мной и монстром в моей голове. Иногда мне кажется, что я и есть этот монстр. Монстр со мной не говорит, монстр лишь радуется моим «успехам». И я не могу избавиться от ощущение, что он медленно поглощает меня.
Отец: Dagobert Ole Greis (Дагоберт Оле Грайс) †
Г.ж. 1967-2005. Взял бразды правления семейным «бизнесом» - ферму. Женился на девушке с соседних земель, в которую был влюблен еще мальчишкой. Прожил непримечательную, но вполне себе радостную и счастливую жизнь. Был отравлен женой и скоропостижно умер в 38-летнем возрасте.
Мать: Judith Ruth Odilia Allen (nee Richter) (Юдит Рут Одилия Аллен (Рихтер))
Г.р. 1977. Младшая из трех сестер. Никогда не знала своего отца и трепетала при виде властной матери. Выросла на ферме, но всю жизнь мечтала вырваться в большой город. Поклонялась духу Ачери, участвовала в жертвоприношениях с пяти лет. Вышла замуж по настоянию матери, родила сына. Убила свою мать (носителя) как только та пригрозила расправиться с её сыном. По велению обстоятельств, убила мужа, и, схватив сына, сбежала в США, где надеялась начать новую жизнь. Старые привычки не отпускают Рут. Ныне вновь замужем и ожидает ребёнка. К обоим безразлична, ибо всю любовь она уже отдала своему старшему сыну.По матери:
Тётки: Paulina & Luis Richter (Паулина и Луиз Рихтер) †
Г.ж. 1975-2008\2011. Как две капли воды похожие друг на друга девочки-блондинки. Были верными соратниками матери в её кровавых похождениях, послушные, исполнительные и немного трусливые, девочки так и не вышли замуж, боясь оставить мать одну. После того, как их младшая убила своего мужа и сбежала, полиция обыскала их дом и нашла слишком много улик страшным преступлениям. Девочек посадили в том же году. Обе не смогли найти общего языка с сокамерницами и были убиты на територии тюрьмы как акт правосудия за их жестокие преступления.
Бабушка: Franca Richter (Франка Рихтер) †
Г.ж. 1933-2003. Последняя из своего рода. Была носителем духа Ачери со смерти своей матери, когда ей было всего 13. Жестокая, властная, черствая женщина, выходила замуж четыре раза, но в сумме пробыла в браке не более пяти лет. Мужья мерли от её руки как мухи, женщина же искала сильного мужчину для продолжения рода. На её совести десятки смертей, в которых она заставляла участвовать и своих дочерей. Ненавидела мужчин и считала своим долгом истреблять их в своем роду, чтобы следующим носителем тоже была женщина. Убита собственной дочкой.
Дед: Veit Richter (Файт Рихтер) †
Г.ж. 1940-1974. Встретил Франку, путешествуя по Германии и так и остался на ферме. Женился на ней, безумно влюбившись в эту чёрную вдову. Был красив и физически слажен. Убит женой сразу после рождения третьей дочери (отравлен).По отцу:
Дядя: Udo Greis (Удо Грайс)
Г.р. 1970. Младший брат Дагоберта, принял ферму после его смерти, все еще надеется найти убийцу брата. Обожает своего племянника, он сниться ему по ночам, моля о помощи, моля, чтобы его спасли от маньячки-матери. Ведь малыш ни в чем не виноват и у малыша глаза его горячо любимого брата. Женат, двое детей.
Дедушка и бабушка: Abram & Hanna Greis (Абрам и Ханна Грайс) †
Г.ж. 1945\1950 – 1990\1985. Арийцы, вложили всю душу в свои земли. Пахали всю жизнь, чтобы обеспечить себя и своих сыновей. Своим трудом смогли поднять ферму. Умерли рано, но своей смертью – тяжелая жизнь измотала обоих супруг.
СПОСОБНОСТИ:
Дух Ачери (дух приносящий болезнь и смерть) с переменным успехом добивается контроля над телом и всё чаще диктует свои правила.
АРТЕФАКТЫ:
Кулон–агат на длинной тонкой цепочке, доставшийся от бабки.
Как нашли: соблазнили
Связь: в лс по необходимости
Запах хвои сводит с ума. Привкус кардамона преследует. Алфи готовит все эти по праздничному пряные кофейные напитки весь день и на его пальцах уже образовались мозоли от попыток покрошить тонкие палочки корицы. Кафе украшено плющом и веточками омелы, не говоря уже о нарядной рождественской елке в витрине, чтобы приманивать посетителей, обещая теплую праздничную атмосферу. Даже в темные времена людям нужен повод собраться с семьей и напомнить себе как же сильно они любят и как же сильно любимы в ответ. Поэтому магическая Британия, всё еще просыпаясь от каждого шороха по ночам, решила провести прекрасное Рождество, несмотря на страшные заголовки в Пророке на первой полосе. Кафе-мороженное Флориана Фортескью выглядело так, будто с него рисовалась добрая половина рождественских открыток. За окном давно стемнело, падал снег, а внутри горел теплый свет, трепетали свечи, откидывая причудливые тени на стены, мигали разноцветные огоньки. Все эти счастливые посетители, которые не обращали внимания на людей, кто подавал им их заказы, весь этот смех и ажиотаж в Косом Переулке. Было противно только от того, что даже заядлые пьянчуги и бездомные негодяи выглядели куда веселей Гойла сегодня.
Алфи ненавидит Рождество. Только потому, что его так любит его мать. Гойл натирает стаканы до блеска, уставившись на пламя свечи. Он помнит, как рыжая, как и он, женщина много лет назад таскала семилетнего сына от витрины к витрине, визжа и восхищаясь как маленькая девчонка, выбирая подарки любимым мужчинам. Он помнил, как женщина замерла перед витриной магазина «Всё для квиддича» и сказала сыну, что нашла идеальный подарок для его старшего брата. В то Рождество его брат получил самую быструю метлу своего времени, а он – бесполезную книжку. И он бы мог, конечно, закатить истерику и капризничать, как любой другой ребенок, но у Алфи всегда был странный трепетный ступор перед счастливым лицом матери. К черту метлу, последние пять лет он не получал даже открыток. В этом году он не получил приглашения на семейный ужин. От мысли, что вся магическая Британия сядет ужинать перед горящим камином, попивая глинтвейн, а он закутается в одеяло и постарается забить щели в окнах, чтобы остановить нашествие ветра и влаги, выбешивала до нельзя.
День заканчивался, Косой Переулок опустел и только один посетитель уже пару часов подряд сидел перед окном с остывшей чашкой чая. Алфи давно уже все убрал и ему отчаянно хотелось уже поскорее закрыть кафе и свалить восвояси, подальше от рождественских украшений в какой-нибудь забытый всеми бар, где и намека на праздник и веселье не будет. Гойл, откладывая последний начищенный стакан, оглядывается в поисках Лу, надеясь хоть немного отвлечься от тягостных мыслей. Но Эйвери в зале нет, от чего становится даже немного неловко. Гойл поймал себя на том, что уже пару минут пялится на последнего посетителя, крепко сжав полотенце в руках. Мужчина явно заметил этот недовольный взгляд, но показательно отвернулся. Гойл не отводит взгляда и, посмотрев на часы, решает, что пора спровадить засидевшегося постояльца.
- Мы закрываемся, - подойдя ближе к последнему занятому столику говорит Алфи и почти из под носа забирает холодную полупустую кружку.
- Вы работаете до последнего клиента, - недовольно фыркает мужчина, вырывая чашку из рук Алфи. Только сейчас Гойл улавливает до боли знакомый запах алкоголя и всматриваясь в грубое морщинистое лицо, узнает безымянного бездомного, попрошайку, который вечно разводил детей и доверчивый взрослых, лишь бы получить пару галлеонов на выпивку.
- Даже чашку чая спокойно выпить не дают, - ворчал бездомный, не обращая внимания, на сжатые кулаки Гойла. Алфи догадался, что этот уличный пьянчуга попросту замерз и сам на холод не выйдет, и ему было бы даже его жалко, если бы мужчина не продолжал ворчать, все громче и громче возмущаясь, пытаясь поставить Гойла на свое место. Ведь его дело приносить и уносить чашки с этой жижей за его деньги. Никто не просил его говорить. Никто не просил ему мешать. Кажется пьянчуга даже сказал что-то колкое по поводу внешности мальчишки – россыпи веснушек по всему телу, рыжем цвете волос. Кажется он выражался все грубее. Кажется. Шея Алфи покрылась ярко красными пятнами, он скрежещет зубами и его взгляд затуманивается. На его лице застыла полуулыбка. Мышцы напряглись, предчувствия долгожданную разрядку. Чувствуя, что ярость перекрывает все, Гойл хватает мужчину за шиворот и тянет в сторону двери, ведущий в задний двор. На его лице застывает хищный оскал.***
- Сука, - Гойл прибивает податливое пьяное тело к стенке и бьет по лицу. Мужчина брыкается, пытается орать, но он слишком пьян, чтобы даже осознать, что сейчас происходит. Когда подобие звука вырывается из его уст, Алфи бьет в живот и с наслаждением смотрит на гримасу боли, застывшей на его лице. Нудящее неудовлетворение от того, что Гойл не получает ожидаемого сопротивления и отпора, заставляет мальчишку отпустить тело, надеясь, что пьянчуга хоть немного протрезвеет и додумается побороться за свою жизнь. Тело вяло сползает на землю и Гойл пинает его в живот. Мужчина припадает лицом к земле и кашляет кровью. Гойла трясет, но он совершенно не получает удовольствия. Но тут мужчина резко поднимается на ноги и с ревом накидывается на мальчишку. Гойл слишком поздно заметил осколок стекла в его руках, он чувствует обжигающую боль в области груди. Он хватает руки мужчины и, навалившись всем телом, валит на землю, усаживаясь сверху и со всей дури бьет по лицу. Мужчина беспомощно пытается сопротивляться, кровь из носа льет ручьем и попадает в рот, бездомный пытается откашляться, но Алфи в очередной раз бьет его по лицу. Альф не понимает откуда этот осколок в его руке, он отстраняется, замирает и смотрит на свою грудь. Эта сволочь смогла оставить глубокую рану у него на груди и одежда мальчишки уже вся была пропитана его кровью. Мужчина еле дышит и уже не сопротивляется, его глаза закатываются и он почти что теряет сознание.
- Сука! – из всех слов, Гойл помнит только это. Осознание, что такое ничтожество как этот урод нанес ему такой удар заставляет кровь вскипеть еще сильнее. Кровь пульсирует в висках. Кровью пропитана его рубашка. В крови его лицо. Чувствуя ее вкус на кончике языка, чувствуя еле ощутимый запах, Гойл уже не помнит себя. Он заносит осколок, которым тот его ранил, над его шеей и смотря прямо в глаза резко проводит по горлу. И снова, и снова, и снова. Эта стекляшка недостаточна остра, чтобы перерезать горло на раз, но с каждым новым ранением, шея мужчины всё больше похожа на кровавое месиво. Сердце стучит так быстро, Гойлу хочется еще и еще. Он на грани. Он наносит еще один удар и тяжело дыша наслаждается тем, что создал. Урод не дышит. На его лице застыла страшная гримаса. Алфи встает, осколок стекла выпадает из рук. Порезы на руках нудят, рана на груди обжигает адской болью. Он убирает волосы с лица и неотрывно наслаждается багрово красной картиной распластавшейся на земле. И тут его перекрывает снова, но уже от осознания того, что он натворил. Он пинает бездыханное тело. Снова и снова. Повторяя себе под нос слова «проклятье» и «чёрт» несколько десяток раз. И разум готов уступить свое место неконтролируемой ярости вновь, лишь бы уберечь мальчишку от ужасной мысли, что он сделал это. Вновь.
Отредактировано Michael Greis (2016-04-28 16:59:11)
